Будь Герберт Вайс привычен к панике, он непременно сказал бы, что всё плохо. И в уж точно в последнюю очередь он бы сказал, что всё нормально.
За прошедшие несколько дней ни хрена нормального не было, только опасность, дурацкие ошибки и снова опасность. Но времени разбирать последствия самоволки, после которой его отправили в Терминус, не было. Если Дайра Маккена был везучим сукиным сыном, то поспешное удаление с Цитадели после инцидента оказалось простым совпадением. Если нет — мир его праху.
- Чем бы ни была эта дрянь, ваши системы хорошо сработали, - сухо отзывается Герберт, сверяя показатели сенсоров. Он — представитель подставной фирмы, принадлежащей Церберу, инспектирует работу местной лаборатории. Босса интересуют их яды, или даже лекарства — хотя на второе мужчина поставил бы в последнюю очередь. И его беспокоит приземление неизвестных живых существ на вверенной ему территории.
Разумеется, ученым об этом знать не обязательно. Беспокоит — это рациональное объяснение эмоциям человека, который столкнулся с чем-то неприятным. Герберт поднимает глаза на плотное стекло потолка и, кажется, всматривается в ревущую снаружи бурю. Если бы беспокоит. Непонятная тоска на грани подсознания это гораздо хуже. Вайс отлично знает, что такое дурные предчувствия и они никогда не кончаются ничем хорошим.
- Холодает, - наигранно-рассеянно замечает он, не отводя взгляд от снега. - У вас все в порядке с системами отопления? Да, пошлите свободных дронов проверить то,  что осталось от корабля, - и приказы между делом. Опасно быть одним из немногих хорошо вооруженных людей на станции.
«Если бы», - мужчина едва заметно передергивает плечами, опуская голову и всматриваясь в лицо инженера.
- Или хотя бы сотрудников, - в его голосе нет ни капли доброжелательности. Вайс никогда не тратится на такие эмоции. - Позже схожу сам, - но подставлять гражданских под удар он не будет всё равно. Кто знает, в самом деле, что там были за твари и чей это корабль.
Снег в очередной раз бьет в окно и церберовец невольно вздрагивает, в очередной раз опуская голову. Серое покрытие пола блестит почти неприятно в тусклом свете ламп.
- Идите, - бесцветно отпускает докладчика он, мысленно проверяя и перепроверяя инвентарь.
А через полчаса идет по коридору сам, все так же хмурясь напряженно то ли собственным мыслям, то ли усилившейся буре. «Не работают так нормальные маяки». Ровно на десятом повороте кто-то переступает за спиной — и Герберт отшатывается назад с исказившимся лицом. Там пустота, но он готов поклясться, что только что кто-то был в коридоре. И этот кто-то имел явно недружелюбные намерения.
Мужчина прикрывает глаза, выдыхая. На какое-то мгновение он испугался, что у фигуры за спиной будет знакомое лицо. «Нервы совсем ни к черту», - констатирует Герберт, сжимая ладонь на рукояти лежащего в чехле ножа. Он и сам не понимает, что так его напугало, но пусть, если что, на него нападают местные — от этой мысли почему-то спокойнее.
«Ладно, приди в себя», - несколько секунд на встряхнуться и выбросить из головы всё лишнее. Так Вайс не нервничал уже давно и, главное, он совершенно не понимает, с чего это.
Как и то, почему плюнувший в шлем снег не приносит надлежащего облегчения.
По крайней мере здесь его никто не тронет. Ник-то. Ник-то.

Не пришлось иной раз настраивать сенсоры, чтобы найти дорогу посреди бури – столб серого дыма, словно маяк, казалось, можно было заметить из любой точки комплекса. Идти быстро у Церебро не выходило, этому препятствовал снег и сильный ветер, который будто нарочно толкал ИИ обратно, в противоположную от нужной сторону. Она не знала, какой дискомфорт чувствуют органики, попадая под его порывы, но и ей самой такая погода доставляла кучу неудобств. Пусть ее платформа и выдерживала температуру этой планеты, но для преодоления сложных ландшафтов, как, например, Мако, она точно не предназначалась.
Когда сквозь метель уже начал различаться корпус упавшего корабля, над головой Церебро пролетел планер, принадлежащий колонии.
-Мистер Харви. – Подойдя к месту крушения поприветствовала она заместителя начальника научного сектора и встала в сторонке, ожидая команд. Вместе с Роном Харви прибыли и вооруженные солдаты, оцепившие место крушения плотным кольцом.
Последним неожиданным появлением в колонии чужаков было, как раз таки ее, Церебро, и саларианского профессора пару лет назад, вызвавшее переполох в мирной жизни колонистов. Все довольно быстро улеглось, и с тех пор ничего из ряда вон выходящего не происходило. До сего момента. Сигнатура упавшего на их колонию космического корабля не совпадала ни с одной из тех, которые Церебро нашла в базе данных, а странный предмет, вызволенный из обломков инженером, вызывал у окружающих заметное волнение, как могла судить по их лицам ИИ. Кроме, пожалуй, самого Зама, как в колонии зовут Рона Харви за его спиной. Он, отчего-то, постоянно смеялся после, практически, каждой сказанной им фразой, в то время как остальные явно не были настроены на веселье.
«-Почему вы смеетесь?» - Однажды спросила у него Церебро, никак не поняв мотивов  его поднятого настроения. Рон Харви был явно захвачен врасплох в тот момент и поспешно сменил тему разговора, но беспричинно смеяться, потом так и не перестал.
Проведя сканирование ящика по приказу мистера Харви, ИИ скоро выдала показания исследования. И они, кажется, только усилили не сходящее с лиц колонистов волнение и настороженность. После ей и инженеру было велено наладить работу реактора, и, когда планер вместе с Замом и солдатами внутри отбыл обратно к жилым корпусам, Церебро обратилась к инженеру.
-При сканировании главного реактора, мною были выявлены причины неравномерного распределения энергии в части комплекса. Для их устранения я отправлюсь к станции, отвечающей за работу Системы Управления и Защиты. Попрошу Вас ассистировать мне из радиаторной и, при случае, предупредить о возможных сбоях.

Отредактировано Cerèbro (2013-08-12 07:39:28)

«Ну твою мать!» - выдал Вайс, вместо приветствия получив обрезком стальной трубы в лицо.
Дальше он не думал, уворачиваясь от снаряда, падая и перекатываясь по примятому снегу, лихорадочно анализируя – включать маскировку, нет? – и тянясь к винтовке. План выстраивается за считанные секунды, когда первые же выстрелы отдаются тревожным сигналом в системах брони: щиты убывают слишком быстро. «Дезинтегрирующие патроны?» - между делом отмечает мужчина, все-таки включая маскировку единственно чтобы выиграть себе время.
Винтовку в руки, встать на одно колено, две секунды на прицеливание, выстрел, отдающийся в плечо – упавшее на землю тело с аккуратной дыркой в голове. Отключить маскировку. Проверить уровень кинетического барьера.
И только потом выдохнуть и думать, что это было.
Уверенными движениями убирая оружие, проверяя показатели ещё раз – двадцать процентов щитов в сухом остатке, время восстановления – полторы минуты, Герберт почти лихорадочно размышляет, почему на него вообще напали. Невольная паника, вызванная неожиданным нападением, утихает за считанные минуты. В первую очередь агент идет проверять состояние женщины, на которую напал инженер. Наклоняясь над безжизненным телом и прощупывая пульс, он ещё не знает, что пульса не обнаружит – как и каких-нибудь признаков жизни или видимых повреждений. Хотя Герберт готов поклясться, что видел, как инженер замахивался на свою коллегу трубой.
Странно… всё это чертовски странно. Церберовец несколько секунд смотрит на труп и равнодушно разворачивается ко второму телу. Вайс просто не понимает, в чём дело, а значит и не хочет понимать. У него сейчас другие проблемы. Брезгливо озирая заляпанное кровью лицо, Герберт думает, что пошло бы к черту оно всё, а именно черт тут и при чем – но голова от неожиданности утихает, оставляя лишь слабое напоминание о неприятной пульсации.
И в этот момент на инструментрон поступают сразу два сигнала: тревоги из основного комплекса и о перегрузке систем – от реактора. Слово «чертовщина» сразу приобретает более реалистичный оттенок. Он даже не думает о том, чтобы задергаться, просто идет к пульту, подключаясь к системам управления реакторам. Уровень доступа недостаточный, Герберт знает это и все же запускает основные программы взлома, нервно барабаня пальцами по холодной обшивке корпуса. У него не так много времени на то, чтобы всё исправить, а на кону не только чужие жизни, но и собственная безопасность. Перегрузка реактора вряд ли легко обойдется ему по последствиям. И только мысли на заднем фоне скачут, как шальные – как, что, как именно исправлять – и Вайс едва ли обращает на них внимания, спокойным взглядом вперившись в голографический экран, на котором медленно идет отсчет прогресса.
Сигнал тревоги беспокоит мужчину меньше. Сейчас у него другие приоритеты, а все проблемы агент привык решать по порядку. Он уже понимает, что если пришло извещение о биологическом заражении, значит контейнеры скорее всего вскрыли. Это очевидно, что что-то пришло вместе с новыми вещами. Герберт самым краем рта сухо усмехается, сбрасывая напряжение. Настоящий он, возможно, был бы более эмоционален, но шпион не позволяет себе расслабляться даже там, где его никто не видит.
Громкий писк программы отвлекает внимание, заставляя сконцентрироваться. Все силы Вайс собирает на работу с реактором. Беда в том, что он никогда не имел с ними дела и теперь ему придется учиться на месте. Времени на подмогу у него нет.
«Перераспределить мощность, включить страхующие системы, начать перезагрузку реактора», - задумчиво решает мужчина, споро бегая пальцами по клавиатуре. Мысль в тревожной ситуации течет до удивительного неторопливо; а может он просто потерял ощущение времени, возясь с настройками и управляющими подсистемами.
В любом случае, задача стоит только одна – выиграть.

Цифры уже начинают прыгать в глазах, когда Герберт отрывает сведенные нервной судорогой пальцы от голоклавиатуры.  Ему должно быть жарко, или страшно, или он хотя бы должен испытывать облегчение – вместо этого мужчина с легкой тоской думает, что надо отправляться на станцию и выяснить, что там произошло. Ощущение близкой опасности, которой только что удалось избежать, всё ещё холодит кожу и разогревает кровь, но Вайсу всё равно.
Он делает несколько шагов чисто механически, неприветливо хмурясь снова бьющему в лицо снегу. Опасности ждать неоткуда, именно поэтому он на несколько секунд застывает, услышав хриплый смех там, где только что лежал труп. Вопль «Не может быть!» застревает в горле, когда человек, которого он только что убил, направляет на него пистолет. «Ну твою мать…»
Только Герберт Вайс не был бы Гербертом Вайсом, если бы долго задумывался бы над внезапностями и неожиданностями. Они с мертвецом бросаются друг на друга одновременно, одинаково не думая, одинаково желая лишь одного – уничтожить помеху. Герберт не берется за нож: ему жалко оружие, которое запачкается в этой черно-красной дряни, вытекающей из инженера. Вместо этого он, не обращая на адреналине внимания на раздирающие броню руки, кладет трупу руку на затылок, отступает назад, позволяя прижать себя к стене реактора, змеей скользит вбок и сочно, с удовольствием, несколько раз впечатывает чужую голову в стену. И ещё. И ещё, пока лобная кость не треснет, выпуская наружу внутренности. Он дробит череп этого недоделанного зомби почти остервенело, не меняя каменного выражения лица, как будто ничего не происходит, только самые уголки губ поднимаются в злобном оскале. Когда всё кончается, церберовец в первую очередь бросается к реакторному пульту – и лишь снова отдав приказ на перезагрузку, с подрагивающими руками прислоняется к стене.
Герберту невыносимо дурно и невыносимо страшно: эмоции пробивают отстраненность одним мощным ударом. Пытаясь сквозь подступающую тошноту справиться с дрожью, и с головокружением и с чем там ещё, он упирается руками в колени, прерывисто дыша. Вайс никогда не встречал раньше живых мертвецов, не мог себе такого представить – и не испытывал никакого удовольствия от того, что человек, которого он убил, через несколько минут встал на ноги и пошел отнимать жизнь уже у него. Это, чёрт возьми, действительно пугает.
Локти и плечи печет. Герберт выдыхает через сжатые зубы ещё один раз, испытывая вполне понятное недоумение – почему? Протекшую сквозь броню кровь он почти не замечал в горячке схватки с трупом. Собственное тело отзывается то жаром, растекающимся по рукам, то мелко дрожащими пальцами, то едва уловимо поплывшей перед глазами картинкой, пока агент щурится, приходя в себя, то едва осознаваемой мыслью: «Надо идти». Он цепляется за эту мысль почти бездумно, ища в ней опору – как всегда – для того чтобы продолжить миссию. Надо идти. Надо искать саркофаг.
Голос становится громче. «Да, надо», - и мужчина выпрямляется, делая несколько неверных шагов по запачканному кровью и чернотой снегу.
«Господин Вайс», - отзывается инструментрон. Вайс бездумно отвечает, не успевая даже осознать то, что он сказал:
- Один из сотрудников попытался перегрузить реактор. Реактору требуется охрана. Возможна угроза биологического заражения.
Его голос уверен и четок, словно бы ничего не случилось. И в этот момент, вместе с чужим криком, желание становится совсем невыносимым.
Он хочет найти саркофаг, он хочет убить. И это, черт подери, не его.
Голос гремит в ушах, забивая собой мышление. Голос шипит, проникая везде, а Герберт пытается спрятать от него хотя бы одно – осознание того, что голос – враг.
Голос мешает думать, подергивает мысль липкой пеленой, затягивает за собой на дно, к пульсирующему алым императиву «убей их всех». Но своим желаниям Вайс умеет наступать на горло.
«Проклятье, проклятье, что же это такое?!»
Герберт прикрывает глаза, пытаясь сосредоточиться. Его зовут, да-да, Герберт Вайс. Он должен обеспечить безопасность исследований, нет, исследователей в лаборатории, принадлежащей Церберу, на который он, конечно, не работает. Источник опасности – саркофаг, материалы, которые пронесли на склад. Он абсолютно точно должен их уничтожить, неважно, что он хочет защитить.
«У нас нет ликвидационной группы», - тяжело, с усилием думает Вайс, - «Ни одной. Зато есть я». Безмерно глупо выступать одному там, где не справилась команда. Надо бежать, сесть на челнок и покинуть планету. Но он не умеет проигрывать и не умеет бросать людей на произвол судьбы. Уж лучше захлебнуться в этой дряни.
И Герберт идет назад, сжимая в онемевшей руке пистолет. Ему даже почти не страшно, только слишком сильно шумит в голове.

Отредактировано Herbert Weiss (2013-08-28 14:04:31)

… Со временем шум не становится тише. Теперь голос другой: он мягче, он теплее, он честен. Голос говорит, говорит, говорит… Герберт просит у него тепла – и получает его. Тело словно горит изнутри, это немного больно, ладно – это действительно больно, но ощущения теряются, словно за зыбким маревом. Он же сам просил. Однако боль туманит мысли, не дает сосредоточиться – и он в какой-то момент словно проваливается, не видя перед собой ни снега, ни лабораторий впереди.
Голос говорит. Голос спрашивает, как его зовут.
«Назови мне своё имя».
Он не помнит. Отчаянно перебирает в голове имена, в какой-то момент в панике осознавая, что не может ответить. Каждое из них чем-то не его. Герберт? Барт? Адам? За последнее мысль цепляется на секунду, но он сразу отбрасывает идею прочь. Нет-нет. Его должны как-то звать. Тогда почему ни одно имя он не чувствует своим?
«- Я не помню.
- Вот как? Жаль».
Ему кажется, или в голосе слышно сочувствие? Даже металлический его лязг больше не кажется страшным. Голос усмехается, о чём-то шутит: безымянному кажется, что эту шутку он где-то слышал раньше. Где-то, где в окно светили яркие вывески магазинов, и где почти неуловимо пахло хмелем и кровью. Он просит, прикрывая глаза:
«- Кто я? Дай мне вспомнить», - да, голос обладает такой властью. Может заставить осознать себя даже человека, который давно запутался в том, кем является. По крайней мере он обещает, а голос никогда ему не лгал – безымянный втягивает через нос пахнущий гарью воздух. Нет, Герберт. Эти люди зовут его Герберт. Так проще знать тем, кто не способен понять.
У вкуса страха на губах особенное ощущение. Им не поделиться с окружающими – пока ты не испытал на своей шкуре сам. Он пытается понять, а называл ли он кому-нибудь своё настоящее имя? Скорее всего нет. Они не понимают.
Мир почему-то яснеет, и Герберт испытывает пекущее разочарование, потому что не успел договорить. Голос по-прежнему с ним, но говорит так, как будто через неплотную стену. А потом снова приходят мысли. Эмоции. Чувства. На них трудно сосредоточиться, но мужчина с усилием вспоминает. Это люди. Их надо защитить. Их надо уничтожить, неважно, что он хочет защитить. Или опасен был саркофаг? Вайс устало потирает висок, пачкая руки в копоти.
Он совершенно запутался. Надо точно что-то делать, но что именно?
Эти люди как раз идут к нему и Герберт застывает, пораженный нахлынувшим пониманием – эти уже мертвы. Точно-точно, он знает это.
Церберовец даже тянется к чужому лицу – проверить, нет ли там следов разложения, но вовремя отдергивает руку в жесте отвращения. Ему противно даже думать о том, чтобы прикасаться к трупам, особенно если они гниют. Он тяжело выдыхает, не пытаясь сопротивляться из-за нахлынувшей боли. Огонь, кажется, поселился в самом сердце.
- Разве карантинная зона ещё цела? – с усилием спрашивает мужчина. – Нам надо разобраться с источником этой напасти, некогда тратить время на всё… остальное, - «остальное» характеризует всё. Герберт относит туда и собственное недомогание, и навязчивую мысль о месте своего назначения. Кто-то нападает на склад и надо остановить его и эвакуировать уцелевших гражданских с места катастрофы. Он не знает, зачем спрашивает об этом у мертвеца. Ладно, может быть знает, но в тот самый миг, когда понимание, почему, готово прийти к нему – Вайса снова оглушает визг.
Ему приходится потратить немало сил на то, чтобы заставить себя не заткнуть уши. Дальше накатывает паника: животная, слепая. На какие-то мгновения Герберт не осознает, что именно он делает, а через несколько секунд приходит в себя уже в добрых пяти метрах от о-обоих. Он горит. Вайс наблюдает за этим, не уверенный, что такое вообще бывает: на него идет горящий человек. Живой. Горящий. С отслаивающимися от жара кусками кожи. С чертовым огнеметом в руках.
Нет-нет, так не бывает.
Герберт чувствует тошноту и медленно слизывает пепел с губ, чтобы унять её. Пепел почему-то холодный и отдается влагой. Под действием зрелища отступает даже боль. От отвращения его не скручивает только чудом.
- Тебе не больно? – раздается в пропахшем гарью (свежестью?) воздухе с неожиданной хрипотцой. Безымянный делает шаг вперед – ему, кажется, почти удается вспомнить.
Есть разница между тем, что он делает и тем, что он есть.
Кажется, в его чувствах?

Отредактировано Herbert Weiss (2013-09-13 14:58:02)

- Я… спокоен, - выбрасывает Герберт, снова и снова собирая с губ пепел. – Я… Я… Да помогите же ему кто-нибудь, не видите, что он горит?!
Он срывается на крик, едва слыша, что говорит ему голос в рации.
У Герберта Вайса, или у безымянного, – голос ещё не решил – всегда было две большие проблемы. Первую он, озадачься кто-нибудь этот вопрос задать, обозначил бы емким и усталым «жизнь», если бы когда-нибудь вообще взял на себя труд об этом задуматься. Вторая была в том, что Вайс был очень брезглив. Он хорошо это скрывал, выполняя работу вне зависимости от личных предпочтений. Но побороть чувство отвращения при виде разлагающихся трупов, скажем, до конца не удавалось никогда. Для остальных разница, возможно, и не была заметна, но Герберт знал, насколько тяжело сохранить выдержку в подобных ситуациях. Сейчас было не до выдержки и не до контроля физических проявлений.
- Зачем мне ваша помощь? Я справлюсь сам, - бормочет Вайс и не знает, говорит ли это он людям, или голосу внутри себя. Ему же не нужна помощь, верно? 
В спутанном сознании он пытается выстроить картинку. Его зовут Герберт Вайс, он должен что-то уничтожить, он работает на Призрака. На грани восприятия мелькает мысль – нет, не работает. Неважно. Он должен что-то защитить. Ему пятьдесят. Нет, правда?
Герберт ещё находит в себе силы слабо удивиться этому факту. Информация в голове прыгает разрозненно, перескакивая такими детскими, смешными шариками, которыми они ещё в младшей школе играли: шарик там – и ему кажется, что вся эта работа фарс, игра и ложь; шарик здесь – и он вспоминает, что босс всегда прав, а многие годы его жизни просто не могут быть трудом впустую, верно? Третий шарик отдается издевательским звонким эхом в сознании: «Тик-так, тик-так, ты – человек, ты не с ними, ты с нами». И ему хочется верить.
Голоса снаружи и изнутри сливаются в одну переливающуюся тысячей ручьёв песню. Герберт поднимает глаза к небу ещё раз – и не находит в нем ничего, кроме туч из пепла. «Всё сгорело. Всё».
Мужчина уже даже не уверен, что эти твари не порождение его разума, созданные из невозможности не справиться.
- Вы нереальны, - устало отмахивается он от химика. «А я слишком устал. Надо заканчивать. На-а-адо защитить ».
Тело его подводит. Огонь изнутри уже не печет, а течет по венам расплавленным металлом. Вайс думает, как хорошо бы лечь в пепел, отвечая на автомате своему наваждению на вопрос про неизвестную женщину:
- Она мертва.
Он не хочет под огонь – и резво отступает назад. Он качает головой, не держа лицо и печально, тяжело улыбаясь.
- Я ещё не мертв, не надо меня сжигать, - шутит безымянный, находя в этой шутке ту самую нить, которая должна была связывать его с тем, что он есть, прежде чем паника накатывает с новой силой, заставляя его припасть к земле под давлением тяготящей, несокрушимой воли.
Голос везде. Забиваясь в уши, обхватывая холодными пальцами горло, дыша в унисон, регулируя ток крови по сосудам. Безымянный был так глуп, что чуть не позволил себя убить, и теперь голос защищал его, как и всех своих детей, которых непутевый старший брат пытался уничтожить своим бездействием.
Угасающим сознанием Герберт ещё пытается спорить с голосом. Всё, что от него осталось, противится тому, чтобы убивать. Теперь он вспоминает – и цепляется за эту мысль, как за спасительный круг – он никогда не любил лишать других жизни.
«Убей их всех. Убей их всех. УБЕЙ ИХ ВСЕХ!!!
Я… убиваю… только… по приказу… Цербера!»
Но когда он поднимается на ноги, глаза его пусты. Измученное тело не подчиняется не менее измученному сознанию. Он должен избавиться от мертвецов и он хлестким ударом опрокидывает первого химика на землю, на одно мгновение удивляясь, почему пепел не взмывает в воздух. Безымянный уже знает, что мертвецы не умирают снова просто так, но он по-прежнему не хочет разбивать им голову, как делал в первый раз, поэтому он наступает упавшему трупу на горло, выдавливая из него все звуки, которые тот мог бы сказать.
- Тише, - роняет он в неожиданной тишине, не нарушаемой более не слышимыми им ручьями. В ухо противно пищит голос из рации. Безымянного раздражают непонятные ему требования и он щелкает переключателем, блокируя сигнал.
Второго человека безымянный встречает мощным ударом в лицо и безжалостно пинает несколько раз, убеждаясь, что тот останется лежать, скорченным, на земле.
Все. Вот теперь везде тихо.
Мужчина кивает, соглашаясь с голосом. Он виноват и сейчас все исправит. Надо только найти, найти саркофаг. Теперь он знает, где тот – братья зовут, их боль ведет его, словно лучший маяк.
Герберт идет по стылому снегу, увязая в сугробах. Не тихо. Внутри него второй голос и этот, второй голос, словно душит своими метаниями. Этот голос, кажется… звали? Вайс сглатывает злые, редкие слезы – всё, что осталось от него, как от человека:
«- Убирайся из моей головы»!
Каждый шаг по белому пеплу дается болью, и с этой болью растет и ширится гнев. Злоба поднимается изнутри с той же неизбежностью, что и волна: безымянный, к концу пути, весь – комок ярости, боли, и страстно-болезненного желания найти саркофаг. Он не хочет думать, когда натыкается взглядом на толпу собравшихся возле цели людей. Ему, по большему счету, плевать, реальны ли они, или нет. Безымянный с силой толкает в сторону попавшуюся ему на пути женщину, выпуская одним простым движением немного накопившейся в нем злости, бьёт попытавшегося остановить его охранника, не обращая внимания, на то, как заливает кровью из рассеченного лица руки, спотыкаясь, идет – или кажется всё-таки бежит? – к саркофагу. Проносящиеся мимо лица людей мелькают, как в кошмарном сне.
Ему слишком горячо – и изнутри и снаружи. Он сам горит и не осознает ничего, кроме этого огня.
… Едва понимая, что когда он упал на колени возле саркофага, его плеча коснулась чья-то рука.

Отредактировано Herbert Weiss (2013-09-25 15:11:17)

- Не хочу гореть, - устало шепчет безымянный, утыкаясь лбом в холодную поверхность саркофага. Он ещё пытается бороться с наваждением, уже не различая, правда это или ложь – не различая вообще ничего кроме бушующего внутри огня, который требует чужой смерти. Этот огонь здесь почему-то слабеет, и безымянный касается гладкой стенки бережно, как величайшей драгоценности. Голос не будет делать ему слишком больно, он обещал. Огонь скоро уйдет.
… Но как же все-таки жарко!
Лаборатория – матовые серые стены, яркий свет ламп, куча учёных в белых халатах, въедающийся в легкие запах дыма и плывущие перед глазами тени. Герберт смаргивает несколько раз, пытаясь сфокусировать зрение на окружающих его фигурах. Бесполезно. По щекам вниз стекает не вода, а нефть. Вместе с ней, - точно нефть, - отстраненно думает Герберт, из тела мало-помалу вытягивается жар. Словно огонь счел его недостойным, и холод быстро расползается от кончиков пальцев по всему телу.
Кажется, его гость забрал не только свой дар, но и его, родное тепло, - думает Вайс, вдыхая ставший неожиданно прохладным воздух. Горло и нос дерет от боли и он бы, пожалуй, не поручился, что сможет хотя бы сменить положение в пространстве.
А голову дурманит: безымянный не знает уже, где он, а где второй, и чьим голосом он сейчас упрямо хрипит, пытаясь отказаться от помощи и уже понимая, что это самая большая глупость, которую он совершает за сегодняшний день. Первой в спутанное сознание приходит одна простая мысль:
- На склад 3В кто-то нападал. Вы выяснили, кто это? – глухо спрашивает мужчина, зацепившись за это обстоятельство, как за спасительную веревку. Ему надо думать – приходит понимание. Думать. Не закрывать глаза. Не проваливаться. Не поддаваться слабости, пришедшей вместе с ледяными ручьями, текущими теперь по телу вместо огня. Герберт откуда-то знает: закрыть глаза сейчас – уйти под лёд. Он всё ещё не хочет уходить, хотя едва помнит, как именно оказался в комнате с саркофагом.
Так и не спросив всё, что хотел, Вайс закусывает губу, борясь с тошнотой. Ему кажется, что сейчас он вывернется наизнанку, а потом вывернется ещё раз, только бы избавиться от куска льда, идущего к сердцу. В какой-то момент он даже, в слепом желании, думает, что надо продержаться ещё чуть-чуть, перетерпеть – но осколок все-таки настигает сердце. И мир погружается во тьму.
Не очень гостеприимную тьму.

Отредактировано Herbert Weiss (2013-10-01 13:52:00)